Как в морге делают макияж

По трудовой книжке я санитар морга. Эта работа занимает бо́льшую часть моего времени. В мои обязанности входит полная подготовка тела к церемонии прощания: я помогаю патологоанатомам провести вскрытие, ушиваю и обмываю тела покойников, укладываю их в гроб и выношу в ритуальный зал для церемонии прощания. По желанию заказчиков делаю бальзамацию и наношу посмертный макияж (такие услуги в морге оплачиваются отдельно. — Прим. авт.). Ещё я работаю как частный танатопрактик: в разных моргах Москвы или в других местах, где хранится тело, иногда даже в катафалках. Могу уехать в командировку в любую точку России, если мне оплачивают дорогу. Занимаюсь всем: от посмертных масок, косметики и реконструкции тела до дезинфекции и уборки помещений, в которых долго находились тела умерших. Дополнительно я подрабатываю моделью, но это скорее хобби: соглашаюсь только на те съёмки, которые мне интересны. И ещё — совсем немного рисую, очень редко делаю портреты на заказ.

Я с детства отличалась взбалмошным характером и протестовала, когда мне что-то не нравилось. У мамы для меня была подготовлена чёткая программа жизни: юбочки, куколки и плюшевые игрушки, — а я мечтала о пистолетике и машинке. Когда у меня появились первые карманные деньги, которые мне давала бабушка, я купила себе игрушечный автомат с лазерным прицелом — сидела на крыше дома и пыталась во что-то стрелять, хотя гулять на улицу меня выпускали не слишком охотно. Несмотря на то что наш город был маленький, на улице было небезопасно, и на каникулы я приезжала к бабушке.

Она жила в доме, который заселили бывшими заводчанами, в основном преклонного возраста. Часто умирали соседи, а к похоронам готовились всем домом. Тело покойника оставалось в квартире. Родственники сами обмывали его, одевали, клали в гроб, и трое суток по православным канонам тело лежало дома. Насколько я помню, в первый раз я увидела покойника, когда мне было пять или шесть лет. Меня пытались выгнать из комнаты, где лежало тело, а я очень хотела там побыть. Я не могу это объяснить, но помню то чувство: я как будто была на пороге какого-то важного открытия, испытывала восхищение. Гробы обычно ставили на стол или на табуретки, и я вставала на носочки, чтобы увидеть лицо усопшего. Потом бабушка заметила, что я норовила подержать покойника за руку, поправить волосы, подоткнуть покрывало. Конечно, бабушка была в шоке. Похоронные процессии с оркестром и цветами, которые раньше ходили в маленьких городах, меня тоже завораживали. Я прилипала к окну, когда их видела.В этом страшно признаться, но к мёртвым меня тянуло с детства.

Когда умерла моя бабушка, меня совсем переклинило. Меня вообще нельзя было оттащить от комнаты, где лежало её тело. А она продолжает помогать мне и после своей смерти. Восемь лет назад я приехала на могилу к бабушке с единственной целью: мне нужно было, чтобы она дала мне вектор. Я тогда уже жила в Москве, но никак не могла найти себя, притом что я всегда была трудоголиком и начала подрабатывать с двенадцати лет. Начала с того, что работала флористом, была дизайнером интерьеров, менеджером, даже продавала диваны, а потом работала помощницей продюсера. У меня были силы и желание работать, но я не знала, что делать дальше — всё это было не моё. В тот визит к бабушкиной могиле я очень долго плакала.

На следующий день я вернулась в Москву. Я тогда жила с подругами в съёмной квартире. Когда я зашла домой, я сразу увидела на тумбочке визитку ритуального агента. Помню, что закричала: «Бабы, все живы?» Оказалось, что моя соседка познакомилась с парнем и он оставил ей эту визитку. Я попросила её, чтобы она связала меня с этим человеком. Через несколько часов у меня было собеседование, а на следующий день я была принята на работу ритуальным агентом. Так, будто по пинку своей бабушки, я нашла любимую работу и человека, с которым прожила пять лет.

Когда я работала в ритуалке, я часто просила у знакомых санитаров в моргах дать мне какое-нибудь поручение — очень хотелось работать именно с телом. Они по-доброму смеялись надо мной, и тогда я не могла даже подумать, что стану танатопрактиком. Однажды приехала в морг, где работал санитаром мой хороший друг, и пока мы пили с ним кофе, я обмолвилась о своей мечте. Тогда он стал учить меня основам бальзамации: сначала в теории, потом показал на теле, что нужно делать, а потом дал мне инструменты. И когда я начала бальзамировать сама, он посмотрел на это и сказал: «Ты ведь это уже делала».

Тогда я ушла из ритуалки и устроилась работать санитаром в морг, где была свободная вакансия. Примерно тогда же на меня по сарафанному радио посыпались частные заказы, мир ритуала очень тесен. Есть несколько коллег в России, которым я могу позвонить в любое время дня и ночи, спросить о нюансах бальзамации или обменяться эмоциями по поводу новой танатокосметики. Я самоучка, но через год после того, как начала работать в морге, я поехала в Новосибирск, к Сергею Якушину (основатель частного новосибирского крематория. — Прим. авт.), который делает очень много для развития культуры ритуального бизнеса в России. Там я и получила диплом о прохождении курсов танатопрактиков.

В основном коллеги меня ненавидят, особенно мужчины. Я так до конца и не поняла почему. С другой стороны, какой у вас возникает образ, когда вы слышите словосочетание «санитар морга»? Наверняка вы думаете, что это крепкий небритый мужик с перегаром. Вот такие мужики работали по десять, двадцать лет и ничего не умели делать, а тут пришла я, «какая-то выскочка» — много раз мне говорили так в лицо. Женщин среди танатопрактиков действительно очень мало, чаще всего они занимаются только нанесением косметики. Я думаю, причина в том, что это тяжёлая физически работа. Несколько дней назад я готовила к прощанию тело мужчины с пятьдесят шестым размером одежды. Казалось бы, не самый крупный человек, но пока я его готовила и укладывала в гроб, потянула обе руки и защемила мышцу на спине. Про три сломанных ногтя вообще молчу. Вывернутые и выдернутые суставы, артриты, растяжения — это классика моей работы. Все слышали, что покойников тяжелее носить: это связано с тем, что мышцы после смерти полностью расслабляются и тело обмякает. Таскать мёртвые тела жутко неудобно.

Когда я еду на заказ как частный танатопрактик, я беру с собой всё, что мне может понадобиться, необходимые инструменты и косметика занимают заднее сидение машины и багажник. Моя задача заключается не в том, чтобы сделать так, чтобы покойник был максимально похож на живого человека, а в том, чтобы создать новый образ. Я всегда прошу родственников дать как можно больше прижизненных фотографий погибшего для того, чтобы попытаться воспроизвести мимику, но это практически невозможно.

Для посмертного макияжа я использую специализированную танатокосметику, театральный грим и гражданскую косметику. Аэрокосметику я выбираю очень редко: только в тех случаях, когда кожа очень сильно повреждена и уже начала гнить, тогда работать спонжем или кисточкой уже невозможно. В этих случаях косметика наносится с помощью аэрографа — это специальное портативное устройство, которое распыляет средство равномерно и не травмирует кожу ещё сильнее. Главный минус  — скудный выбор цветов.

Когда я работаю с телами женщин, для посмертного макияжа я использую ту гамму, в которой они красились при жизни, и я обязана подобрать цвета тон в тон. В таких случаях спасает только гражданская декоративная косметика. Я использую только люкс: он всегда хорошо наносится и не скатывается. Театральный грим я использую, если нет цели сохранить тело надолго, но нужно камуфлировать кожу. Набор, который я вожу с собой, стоит около двухсот пятидесяти тысяч рублей. Кроме косметики мне нужны специальные средства для скульптурирования и реконструкции тела. Например, баночка воска в пятьсот граммов стоит три с половиной тысячи рублей. И это только одна из десятка баночек, которые есть в моём арсенале. Ну и конечно, всегда должны быть инструменты для бальзамации. Например, игла троакар для откачивания лишних жидкостей из тела стоит двадцать пять тысяч рублей.

К сожалению, далеко не все люди понимают, чем я занимаюсь, и я часто слышу вопросы из разряда: «Да какая разница, как накрасить покойницу?» Разница есть. Если всё сделать хорошо и правильно, то близкие будут смотреть на покойника во время прощания и видеть, что дорогой им человек улыбается, что у него расслабленная поза и идеальный цвет лица. Тогда разум обманывает людей — так заглушается боль утраты. Задача танатопрактика — помочь близким усопшего легче перенести эту боль. Я делаю так, что во время похорон родные не видят мучений, которые перенёс человек в агонии смерти. Увы, смерть редко бывает красивой. Кстати, живых я красить не умею. Мои подруги часто возмущаются: «Ты этих красишь, а мы чем хуже?» Я пробовала рисовать стрелки, но получалось криво. Могу только замазывать синяки после посещения косметолога.

Я бы сказала, что в России с похоронным бизнесом дела обстоят плохо. Близкие каждого умершего должны пользоваться услугами санитаров морга или вызывать частного танатопрактика, но это правило не соблюдается. Объём работы по бальзамации зависит от состояния тела и от задач, которые ставит перед собой бальзамировщик. На какой срок надо сохранить тело? В каких условиях оно будет храниться? В любом случае самое главное при подготовке тела — это безопасность ритуала прощания, потому что мёртвое тело является потенциальным рассадником инфекционных болезней. Если тело будет отправлено самолётом или Грузом 200 — обязательно должна быть справка о бальзамировании.

В прошлом году я готовила к похоронам тело мужчины из США. Это был один из самых непростых заказов, потому что США в плане бальзамации впереди планеты всей: там полная бальзамация — это как почистить зубы. Заказ был сам по себе очень сложный: мужчина был очень отёкший и наполовину лысый — это страшный сон для танатопрактика. Если бы он был совершенно лысый, я бы просто полностью покрасила голову. Если бы у него была сохранившаяся шевелюра — сделала бы аккуратную границу линии роста волос косметикой, и всё было бы нормально. А лысеющему человеку надо и кожу закрасить, и волосы оставить. Ещё сложность была в том, что тело неделю лежало у меня в морге и после бальзамации его ещё почти неделю транспортировали на самолёте в США. Телом я занималась в общей сложности пять часов — на один только макияж ушло полтора часа. Тогда я не спала четвёртые сутки из-за работы и уже готова была упасть от изнеможения и нервов, но потом переводчик передал мне слова родственников: «Спасибо, что вы всё сделали в самом лучшем виде». Такие слова из уст американцев — лучшая благодарность.

За годы работы у меня не было ни одного косяка, хотя я каждый раз волнуюсь, когда жду оценки родственников. Я ко всем заказам стараюсь относиться одинаково. Недавно с коллегами в морге рассуждали о том, каким нужно быть бездушным человеком для того, чтобы вскрывать тело ребёнка и ничего не чувствовать. Честно говоря, я не вижу особой разницы между мёртвыми взрослыми и детьми. К взрослым, наверное, даже больше жалости — у них уже есть накопленный жизненный опыт и личная история.

Когда мне кто-то из знакомых в очередной раз начинает говорить, какая у меня морально тяжёлая работа, я отвечаю, что мне не тяжело. Я влюблена в свою работу и не вижу себя в чём-то другом. Тяжело только тогда, когда родственники неадекватно относятся либо к умершему, либо ко мне. Я считаю, что вне зависимости от того, сколько у человека денег, сколько родственников будет на прощании, похороны должны проходить достойно. Если у людей нет денег на новое облачение для покойника, то это могут быть старенькие вещи, хотя бы заплатанные, но главное, чтобы они были чистыми. Мне кажется странным предупреждать людей о том, что нужно приносить для покойника чистую одежду. Я никогда не забуду, как ко мне в морг привезли тело мужчины, которому было лет пятьдесят. Безутешная вдова рыдала, общаться с ней было невозможно, мы еле успокоили её и выдали список вещей, которые нужно принести для подготовки церемонии прощания. Она принесла вещи, и мы с коллегой, когда начали одевать покойника, обнаружили, что все вещи были нестираными. Мне было очень жаль того мужчину, но, к сожалению, такое отношение встречается сплошь и рядом.

Помню, я готовила к похоронам тело молодой девушки, которая за месяц до смерти вышла замуж. Девушка была безумно красивая, к сожалению, её скосила опухоль головного мозга. Незадолго до смерти провели операцию — был шанс, что она поможет, но после этого она прожила две недели. Невыносимая трагедия для близких, но её мать держалась очень достойно, мы с ней постоянно были на связи. Она попросила моего совета, когда не смогла выбрать палантин для того, чтобы покрыть голову дочери. Просто не знала, какой бы понравился ей больше. Когда она говорила со мной, у неё текли слёзы, но на лице всегда была улыбка. Это была тёплая искренняя любовь сильного человека. Когда родственники относятся к умершему вот так, мне безумно легко работать. После таких заказов вырастают крылья за спиной: я чувствую, насколько я нужна.

Когда нужно подготовить к прощанию молодых женщин — это, наверное, самые ответственные и приятные для меня заказы. Всё должно выглядеть сказочно: маникюр, макияж, волосы. Когда родственники мне показывают фотографии при жизни, но я вижу, что для посмертного макияжа лучше подойдёт что-то другое, то предлагаю своё ви́дение. Например, могу сразу понять, что на лице девушки будут хорошо выглядеть нюдовые тона, или обнаружить, что с облачением, которое принесли родственники, не сочетается тот макияж, который они предлагают. Как правило, люди со мной соглашаются.

Когда я пришла в ритуалку, мне почти все знакомые сказали, что я стану очень циничной и жёсткой. Но сегодня я могу серьёзно сказать, что я хоронила всех как своих. В одном я уверена: смерть — это не конец. Что именно там? Я считаю, что нет ничего определённого. Возможно, кому-то нужно будет перейти в чужое тело, кто-то останется среди нас, кто-то достигает апогея своего развития и отправляется в конечное место своего пребывания.

У меня уже есть устное волеизъявление о моих похоронах для близких — они все его уже выучили. Я хочу чёрный матовый четырёхгранный гроб. Есть определённое место на кладбище, где я хочу лежать, я его ещё не забронировала. Я хочу, чтобы у меня на могиле было шесть туек и одна ёлочка. На похоронах каждый должен обязательно рассказать запоминающийся случай, связанный со мной. И я категорически не хочу, чтобы кто-то плакал. Я хочу, чтобы люди реально веселились. Это будет тяжело, но я желаю, чтобы все отдохнули и вспомнили меня такой, какой я была при жизни. Я хочу быть похороненной в чёрном атласном платье. Я православная, но склоняюсь к тому, что буду без косынки. Покрывало должно быть чёрным — хотя, возможно, будет выглядеть очень готично и родственники будут против.

Я могу с уверенностью сказать, что я стала именно той, кем хотела быть. Мечтала о пистолетике — и недавно получила лицензию на хранение оружия и купила травмат. Я всегда заглядывалась на мотоциклы — семь лет назад я стала пилотом. К сожалению, из-за работы в этом сезоне получился очень маленький накат. И самое главное, что я занимаюсь делом, которым горю. Но понимаю, что ни мои родные, ни общество, скорее всего, никогда не смогут принять меня полностью: я совсем не вписываюсь в представления о том, какой «должна» быть девочка.