Сэм у него есть брови

• Для круглолицых будут актуальны брови с изломом (1) ― с тонким кончиком и широким началом, в то же время следует избегать дугообразной формы (4), повторяющей контуры лица.
• На квадратной форме лица лучше всего будут смотреться закругленные брови с высоко поднятой дугой (2, 5), от тонких и коротких бровей нужно отказаться.
• При треугольной форме лица выбирайте приподнятые брови с равномерным изгибом (3, 5), а вот резкого изгиба следует избегать (4).
• Обладательницам овального лица подойдут как дугообразные(1, 4, 5), так и прямые брови с мягким изломом (3).

Когда вы определились с формой, самое время взять в руки пинцет и приступить к выщипыванию. Вот несколько советов, которые помогут провести эту процедуру как можно эффективнее:

• Выберите место с хорошим освещением и устройтесь поудобнее. Не поскупитесь на качественный пинцет ― он должен удобно лежать в руке и цепко брать волоски.
• Если вам слишком больно удалять волоски по одному — воспользуйтесь методом выщипывания нитью. Это поможет быстрее справиться с задачей и придать бровям точно нужную форму.
• Чтобы уменьшить болевые ощущения, можно намазать кожу увлажняющим кремом или протереть ее кубиком льда.
• Если необходимо удалить волоски над бровью, постарайтесь не переборщить, иначе она может получиться плешивой. Периодически отодвигайте зеркало и оценивайте результат со стороны.
• Пользуйтесь специальной щеточкой и вычесывайте брови, а при необходимости подровняйте слишком длинные волоски маникюрными ножницами.

Приступаем к самому сложному ― подкрашиванию бровей. Если ваши брови совсем светлые, то можно купить в магазине специальную краску и сделать их чуточку темнее (главное ― не передержите ее!).

Не забывайте, что тон бровей должен максимально совпадать с цветом волос. Не подкрашивайте их в слишком темный цвет, это очень бросается в глаза.

Можно подкрашивать брови карандашом, тенями или гель-тушью. Карандаш создает натуральный эффект и отлично заполняет пустоты, тени помогут создать более объемные брови, а гель незаменим для обладательниц непослушных бровей. Можно также приобрести специальную подводку и наносить ее кисточкой, но опять-таки осторожно: цвет с непривычки может получиться чересчур насыщенным.

Порядок действий примерно один и тот же:

1. Вычесать брови, провести нижний контур и аккуратно закрасить пустые места, где не хватает волосков.

2. Дорисовать при необходимости кончик брови, подрисовать верхнюю границу. У переносицы не вырисовывайте четкий контур брови, а слегка проведите щеточкой или карандашом по росту бровей.

3. Если высветлить границу между бровью и веком, то контур получится более четким. Для этого нанесите несколько капель консилера и растушуйте, а затем можно нанести немного хайлайтера прямо под бровь.

— Я отправлюсь в ад.

— Что?

Он заморгал своим единственным глазом.

— Мне следовало бы переживать из-за ее смерти.

Я отстранилась, чтобы взглянуть на выражение его лица; оно было странно опустошенным. Я не знала, что на это сказать, но Сэм избавил меня от такой необходимости, взяв меня за руки и крепко сжав их.

— Я понимаю, что должен быть расстроен. Но чувствую только облегчение, что сумел увернуться от этого снаряда. Я не превратился в волка, ты цела, а с ее смертью у меня просто одной заботой стало меньше. У меня такое чувство… как будто я пьян.

— Моя мамочка считает, что ты подпорченный товарец, — сообщила я ему.

Сэм поцеловал меня еще раз, на миг закрыл глаза, потом поцеловал меня в третий раз, совсем легонько.

— Так и есть. Ты хочешь дать деру?

Я не поняла, имеет он в виду дать деру от него или из больницы.

— Мистер Рот? — На пороге возникла сестра. — Вы можете остаться в палате, но вам придется присесть, чтобы мы могли кое-что сделать.

Как и мне, Сэму полагалось сделать несколько уколов от бешенства — стандартная процедура в случае беспричинного нападения дикого животного. Мы не стали сообщать медикам, что Сэм был близко знаком с этим животным и что оно было вовсе не бешеное, а просто злобное. Я потеснилась, чтобы дать Сэму место, и он присел на край кровати, с опаской покосившись на шприц, который сестра держала в руках.

— Не смотрите на иглу, — посоветовала женщина, рукой в перчатке закатывая его окровавленный рукав.

Сэм отвернулся, но взгляд у него был отсутствующий и рассеянный и мысли явно блуждали где-то далеко от иглы, которую сестра в данный момент вонзила ему в кожу. Глядя, как она делает укол, я вообразила, что это лекарство для Сэма — сжиженное лето, впрыснутое прямо ему в вены.

В дверь постучались, и в палату заглянула вторая медсестра.

— Бренда, ты скоро? — спросила она первую. — Ты нужна в триста второй. Там какая-то девица буянит.

— Какое счастье, — с глубоким сарказмом отозвалась Бренда. — Все, вы оба можете идти. Выписку я отдам вашей маме, когда закончу, — добавила она, обращаясь ко мне.

— Спасибо, — сказал Сэм и потянул меня за руку.

Мы двинулись по коридору, и на миг меня охватило странное чувство, что мы снова перенеслись в ту самую первую ночь, когда только познакомились.

— Погоди, — сказала я, когда мы проходили через приемный покой, и Сэм послушно остановился.

Я прищурилась, но женщина, которую, как мне показалось, я заметила в многолюдном зале, исчезла.

— Кого ты высматриваешь?

— Мне показалось, я видела маму Оливии.

Я снова прищурилась, но вокруг были одни незнакомые лица.

У Сэма затрепетали ноздри, а брови еле заметно сошлись на переносице, но он не сказал ни слова, и мы двинулись к выходу. Мама уже подогнала машину к дверям, сама не подозревая, какую услугу оказывает Сэму.

За окнами машины кружились снежинки, крошечные кристаллики холода. Взгляд Сэма был прикован к деревьям, которые обступали стоянку с противоположной стороны, едва различимые в свете фонарей. Я не знала, думает ли он о неумолимом холоде, который сочился сквозь щели в дверях, об искалеченном теле Шелби, которому никогда больше не суждено превратиться в человеческое, или, как я, все еще грезит о воображаемом шприце с жидким летом.

Глава 39

Сэм

42 °F

Моя жизнь была как лоскутное одеяло: тихое воскресенье, пахнувшее кофе дыхание Грейс, непривычный рельеф нового бугристого шрама на моей руке, опасное предчувствие снега в воздухе. Два разных мира, кружащих друг рядом с другом, сближающихся все больше и больше, переплетающихся один с другим самым неожиданным образом.

Мое вчерашнее незавершенное превращение все еще нависало надо мной; смутное воспоминание о волчьем запахе, сохранившемся на волосах и кончиках пальцев. Так просто было бы сдаться. Даже сейчас, сутки спустя, у меня было такое чувство, что мое тело все еще сопротивляется ему.

Как же я устал.

Я пытался углубиться в роман, свернувшись калачиком в разлапистом кожаном кресле и время от времени задремывая. С тех пор как в последние несколько дней ночная температура резко пошла вниз, мы проводили свободное время в кабинете отца Грейс, пустующем большую часть времени. За исключением ее спальни, это было самое теплое и наименее подверженное сквознякам место в доме. Мне там нравилось. Все стены были заставлены пухлыми справочниками, слишком старыми, чтобы от них могла быть какая-нибудь практическая польза, и завешаны потемневшими от времени деревянными наградными табличками за победы в марафоне, слишком старыми, чтобы иметь какую бы то ни было памятную ценность. Маленький кабинет, весь в коричневых тонах, походил на кроличью нору и полнился характерными для кожи ароматами: дыма, табака, сожженного дерева. Здесь хотелось закрыться и работать.

Грейс сидела за столом, трудясь над домашним заданием, и волосы ее в свете двух тусклых настольных ламп золотились, как на старинных картинах. Ее склоненная в упрямой сосредоточенности голова занимала меня куда больше книги, которую я читал.

Я заметил, что ручка в пальцах Грейс давно перестала двигаться, и спросил:

— О чем задумалась?

Она развернулась на крутящемся стуле и забарабанила ручкой по губам; это вышло у нее так очаровательно, что мне немедленно захотелось ее поцеловать.

— О стиральной машинке. Я думала о том, что, когда съеду от родителей, мне придется стирать одежду в прачечной или обзавестись стиральной машинкой.

Я уставился на нее, одновременно завороженный и ошарашенный ее непостижимой логикой.

— И это отвлекает тебя от домашнего задания?

— Я не отвлекаюсь, — сухо сказала Грейс. — Мне надоело читать этот дурацкий рассказ, который нам задали по английскому, и я решила сделать передышку.

Она развернулась обратно и снова склонилась над письменным столом.

Довольно долгое время было тихо, однако Грейс ничего не писала. В конце концов она, не поднимая головы, спросила:

— Как ты думаешь, от этого есть противоядие?

Я закрыл глаза и вздохнул.

— Ох, Грейс.

— Так расскажи мне, — попросила она настойчиво. — Это наука? Или магия? Кто ты?

— А не все ли равно?

— Нет, конечно, — с досадой сказала она. — С магией ничего не поделаешь. С наукой можно бороться. Неужели ты никогда не задумывался, как все началось?

Я продолжал сидеть с закрытыми глазами.

— Однажды волк укусил человека, и этот человек стал оборотнем. Какая разница, наука там была или магия. Единственное магическое во всем этом — то, что мы не можем это объяснить.

Грейс ничего не ответила, но я прямо-таки чувствовал ее смятение. Я молча сидел, спрятавшись за книгу, хотя и понимал, что она ждет от меня объяснений — давать которые я был не готов. Не знаю, кто из нас вел себя более эгоистично: она, желавшая того, что никто не мог обещать, или я, не желавший обещать ей чего-то до боли недостижимого.

Не успел ни один из нас нарушить томительное молчание, как дверь распахнулась и в кабинет вошел отец Грейс, окутанный облаком тумана от перепада температур. Он обвел комнату взглядом, оценивая произведенные нами перемены. Гитара из студии матери Грейс, прислоненная к моему креслу. Кипа растрепанных книг в бумажных переплетах на столике. Запас остро отточенных карандашей на рабочем столе. Его взгляд задержался на кофеварке, которую принесла Грейс, чтобы утолять свой кофеиновый голод; это зрелище, похоже, поразило его не меньше, чем меня. Детская кофеварка, специально для картузов, нуждающихся в быстрой подзарядке.

— Мы дома. А вы, ясмотрю, оккупировали мой кабинет?

— Ты его совсем забросил, — отозвалась Грейс, не отрываясь от домашнего задания. — Это было непростительным расточительством. Был твой — стал наш.

— Да я уже понял, — хмыкнул он. Потом взглянул на меня, устроившегося в его кресле. — Что ты читаешь?

— «Заложников», — ответил я.