Кортасар я люблю твои брови

Стихотворение

Я люблю твои брови, твои волосы, я сражаюсь за тебя
в ослепительно белых коридорах, где плещут
фонтаны света,
я оспариваю тебя у любого имени, осторожно счищаю его
с тебя, как корку со шрама,
я осыпаю твои волосы пеплом от молний и лентами,
спящими в дожде.
Я не хочу, чтобы ты имела какую-нибудь форму, была
именно тем, что начинается после твоей руки,
подумай о воде, или о львах,
что растворяются в сиропе басен,
или о жестах — этой архитектуре из ничего,
зажигающей свои огни в самой середине встречи.
Каждое утро — это школьная доска, на которой
я выдумываю тебя, рисую тебя,
(продолжить)
тут же готовый стереть: ты не такая, не с этими
гладкими волосами, не с этой улыбкой.
Я ищу твою сумму, ищу край бокала,
в котором вино, и луна, и зеркало,
ищу ту линию, что заставляет мужчину
дрожать в галлерее музея.

А ещё я люблю тебя, а на улице идёт дождь и время.

Возвращение

Если губы твои я знаю только по голосу,
груди — только по зелёному и оранжевому цвету блузок,
то чем же мне хвастаться:
ты для меня не больше, чем красота тени, проходящей
по воде.
Я храню в памяти жесты, гримаску недовольства,
которая делала меня таким счастливым, эту привычку
уходить в себя, недвижный изгиб
мраморной статуи.
От тебя мне осталось не так уж и много.
А ещё твои рассуждения, вспышки гнева, теории,
имена братьев и сестёр,
почтовый адрес и телефон,
пять фотографий, дезодорант,
прикосновение маленьких рук там, где я прячу целый мир,
но об этом никто не догадывается.
Всё это я несу без усилий, понемногу теряя на ходу.
Я не питаю бесполезных иллюзий о непреходящем,
лучше уж переходить мосты, нести тебя
в обеих руках,
по кусочку отрывая от воспоминания,
бросая его голубям и верным
воробьям — пусть клюют,
воркуя, чирикая, хлопая крыльями

Заклинаю

Не давай мне отдыха, никогда не прощай меня.
Преследуй меня неотступно, меня — во мне.
Не позволяй мне спать, спуску мне не давай.
Тогда завоюю царство свое,
тогда появлюсь на свет.
Не слушай меня, как слушают легкую музыку;
ни ласки, ни кротости — не надо;
высекай меня, словно искру кремень; надежды лиши.
Сохрани человеческую любовь, улыбку. Дай их мне.
Приди ко мне — с яростью в ледяных глазах.
Закричи. Забей мне глотку песком, разорви мои губы.
Пусть при свете солнца не узнаю тебя,
но я знаю: ты глаз не прячешь ни от людей, ни от солнца.
Истерзай.

И я прошу…
прошу о том, о чем не просит никто: вонзи
иглы до самых костей. Сорви с меня это лицо;
заставь выкрикнуть имя подлинное мое.

After such pleasures

Этой ночью я искал твои губы в чужих губах
и почти поверил в то, что отыскал тебя,
ибо, слепец, я знаю: что влечёт меня к женщине, —
это река;
но такая тоска — добраться до берега сновидения
и понять: наслаждение — жалкий раб,
получивший фальшивую монету.

Забытая, любимая, — как я желал бы
воскресить то страданье в Буэнос-Айресе,
ту безнадёжную надежду.
Если бы вновь полюбить тебя
в доме моём — открытом в сторону порта,
если бы вновь встретить тебя утром в кафе, —
и чтоб ничего-ничего
ещё не случилось.
Чтобы не надо было ни о чём забывать,
рук твоих не вычёркивать из памяти,
и пусть одно остаётся — окно в беззвёздное небо.

Пай-мальчик

Ботинки у меня всегда крепко-накрепко зашнурованы,
и я не дам городу укусить себя за пятки,
не стану валяться пьяным под мостом,
не допущу стилистических ошибок.
Рубашки мои выглажены,
иногда я хожу в кино, всегда уступаю место дамам.
Если чувства мои в смятенье — мне плохо;
я придирчиво выбираю салфетки, зубную пасту.
Прививки делаю — обязательно.
И, влюблённый бедняга, я не решаюсь залезть в чашу
фонтана:
под гневными взглядами полицейских и нянек
выудить рыбёшку для тебя.

Говорите, у вас три минуты

Я сорвал цветок, чтобы хоть на мгновенье тебя ощутить
в своей руке,
выпил бутылочку «божоле», чтобы заглянуть в колодец,
где неуклюже пляшет медведица-луна,
и вот — вернулся домой,
и в золотистом полумраке снимаю с себя, словно пиджак,
кожу
и слишком хорошо знаю, как одинок буду
посреди этого — самого многолюдного в мире — города.

Ты простишь меня за эти хныканья,
когда узнаешь: здесь холодно, капли дождя падают
в чашку с кофе
и сырость на заплесневелых лапках расползается повсюду.

Простишь меня, тем более что знаешь:
я думаю о тебе — постоянно, я — словно заведённая
игрушка,
словно озноб лихорадки
или юродивый, что гладит пойманную голубку
и ощущает, как нежно сплетаются пальцы и перья.

Я верю: ты ощущаешь,
что я ощущаю твоё присутствие,
ты сорвала, наверное, тот же самый цветок, что и я,
и сейчас ты вернулась домой,
да, это так,
и мы уже не одиноки,
мы уже —
единая пушинка, единый лепесток.

ЕСЛИ ДОЛЖЕН ЖИТЬ…

Если должен жить без тебя — пусть всё станет
нелепым и неприятным,
суп холодным, ботинки дырявыми, или пусть
на средине жизни
возникнет сухая ветка чахотки, пусть прокричат мне
имя искалеченное твоё, пусть пальцы мои
судорогой навеки сведёт, и ничего не принесёт
мне покоя.
Нет, это не научит меня любить тебя больше,
но, оказавшись за дверью счастья,
я осознаю, что это значит: ты — рядом.
Да, наверное, я осознаю это, но нет:
пусть притолоку дверную покроет иней,
пусть, стоящий в подъезде, я пойму,
что это значит: свет в столовой, белые скатерти,
хрусткий аромат белого хлеба.

Я так далёк от тебя,
как один глаз от другого,
но, может быть, эта разлука
рождает новое зрение наше.

В ночи

Этой ночью — руки мои черны, а сердце задыхается,
словно ему пришлось насмерть сражаться с сороконожкой дыма.
Все оставлено там — бутылка и лодка,
и я не знаю: любят ли меня там и рады ли мне.
В газете что брошена на постель: дипломатические приемы,
кровавая классовая борьба и теннис.
Непроходимым лесом окружен мой дом в центре города,
и я ощущаю: некий слепец умирает сейчас на его окраине.
Жена, словно моряк, усомнившийся в звездах,
ходит по лестнице — вверх, вниз.
Итак, что мы имеем? — чашку молока, бумаги, одиннадцать ночи.
и кажется мне: табуны лошадей подходят
к окну за моей спиной.

Странный Хулио, спасибо — порадовали неизвестным. А чей перевод? это любопытно.

пополню-ка и я стену недавно обнаруженным.

ЛЮБОВНОЕ ПИСЬМО
(современное стихотворение)

Всё, что я бы в тебе любил,
это так немного по сути,

но по сути — это и есть всё

бредущая мимо собака, холм, берег реки,
ежедневная суета, всякие пустяки,
волосы, отливающие пшеницею золотой,
тела твоего запах, что повсюду со мной,
всё, что ты говоришь в течение дня, —
в мою защиту и против меня,

это всё — так немного,
но ведь я и любил всё это потому, что люблю
тебя.

Пусть ты будешь смотреть мимо меня,
пусть ты будешь любить меня ночью,
ненавидя меня по утрам,
пусть ты вскрикнешь, мне отдаваясь,
и крик твой услышат на улице,

и пусть наслаждения, которым мы предадимся,
станут знаком нашей свободы.

БУДУЩЕЕ

Да, я знаю: тебя не будет.
Тебя не будет ни на улице, ни в ночном
электрическом шорохе
фонарей, ни в выраженьи лица,
когда читаешь меню, ни в улыбке,
смягчающей вагонную тесноту подземки,
ни в книгах, данных тобой, ни в «до завтра».

Тебя не будет ни в моих сновиденьях,
ни в моих — непривычных тебе — испанских словах,
ни в номере телефона,
и в цвете перчаток — тебя не будет.
Любимая, я буду сердиться — не из-за тебя,
буду покупать конфеты — но не для тебя,
буду ждать на углу — но не ты придёшь,
буду произносить слова, какие только придут на ум,
буду съедать то, что принесёт официант,
и буду видеть сны, какие будут мне сниться,
но я знаю: тебя не будет —
ни здесь, во мне, в камере-одиночке, где я ещё
удерживаю тебя,
ни там, в мотке мостов и улиц.
Тебя не будет — нигде, нисколько, ты не станешь
даже воспоминаньем,
я буду думать о тебе —
но думать о тебе: лишь тщетно пытаться
вспомнить тебя.

«Мертвая голубка» посв. Эдуардо Кастанъино

Столь тяжела земля,и столь жесток,
закон,тебя лишающий движенья,
и смертью обернулось притяженье,
расплющен мир,что прежде был высок.
Кораблик белый,маленький цветок
небес,по ним летящий легкой тенью.
Крушением закончилось круженье,
крылатой крови остановлен ток.
Средь трав недвижных кажется нагим
лишенное полета птичье тело.
Хоть ты и стала пленницей земли
и крыльям не расправиться твоим,-
но суть твоя в просторы без предела
взлетит,растаяв в голубой дали.

«Милонга»

Когда жажда заставляет меня
поднять голову
чтобы испить темно-ночного вина
я с тоской вспоминаю о Южном Кресте
Я с тоской вспомнимаю сонные магазины
улицы запах травы
дрожащий на кожице воздуха
Я понимаю все это похоже
на карман в котором рука
то и дело нащупывает
монету расческу
перочинный нож
не устающая никогда рука
воспоминаний
пересчитывает мертвецов.
Южный Крест горький мате
и голоса друзей
соединенные с другими.

BILLET DOUX

Вчера я получил письмо — негаданно-нежданно.
«Не выразить, как мне невыносимо быть одной.
Невыносимо — до слёз, ведь мы друг друга любим,
но ныне

любовь опередила нас
и нежными руками
отсутствие скрывает наше».
Исписан весь листок.
И вот — конец.
Любовь моя ушедшая, я должен написать тебе,
я отвечаю:
Буэнос-Айрес, четвёртое, ноябрь, год тыща девятьсот
пятидесятый. Четвёртое, и
пленницей календаря — луна.
Нам так немного было нужно, чтобы были вместе:
уверенный шаг дня, прямая линия цветка,
определённость встречи.
Да, вот и всё, что было нужно.
Легла монета решкой, ковёр — изнанкой.
( Никто не виноват, что я живу, что так живу…)

МГНОВЕНИЯ

Останься во мне,
если тебе дороги твоё лицо и волосы твои.
Ведь ты не знаешь: море,
назад отхлынув, затопит тебя.
Каждое впечатленье, каждое лицо оставляют на твоём лице след,
каждое имя
падает на имя твоё, словно подстреленная орлица.
Ты — добыча Сены, как же тебя спасти,
если женщины Пикассо ласками убивают тебя?!
Просыпаясь, я думаю о тебе, ты — всякий раз другая,
я хочу отыскать твоё лицо,
ищу его на портретах,
ищу тебя такой, какой ты была
дождливой ночью у меня на руках.
Нет, ты не позволишь себя уничтожить,
ты не сдашься!
Я веду сражение, я — дерево,
но ведь ты — птица,
и что я смогу сделать, если поднявшийся ветер, —
уносящий песню твою, —
унесёт и тебя?!

СОНЕТ

Любовь — ракушка, остаются в ней
воспоминанья: образы и звуки;
они всего реальнее — в разлуке:
вдали от моря — моря шум слышней.

Цветок от холода осенних дней
заламывает с болью листья-руки
и оживает в радости и в муке
под солнцем — каждой клеткою своей.

Прекраснейшая статуя, — одна,
всегда одна, и никогда в унынье
(будь гордым ты, но ей не прекословь).

из камня и мечты сотворена,
из — ничего, но подлинна доныне,
белее белой лилии — любовь.

Я не устану повторять:
стихам оставим равносложность,
пусть это будет непреложно,
коль не хотим их потерять.

Мы — путь извилистой реки,
двойное карт изображенье,
дороги поворот — паденье
фигурок с шахматной доски.

И падают в стихи слова,
в воспоминание — рыданье,
ночь падает — и мирозданье
просматривается едва.

Освободиться от забот?
Освободиться от свободы!
И развязать узлы в два счета,
хоть их завязывал весь год.

Как в яблоко ты — жадным ртом,
как я в тебя — всем жадным телом —
так бабочка в окно влетела
свой танец станцевать с огнем.

ДВОЙНОЙ ВЫМЫСЕЛ

Когда небесной розы лепестки
нам отсчитают время возвращенья
и неподвижною безмолвной тенью
застынут слов холодные ростки, —

пусть нас любовь проводит до реки,
где отойдет челнок — спустя мгновенье,
пусть имя легкое твое, в смятенье,
проснется в линиях моей руки.

Я выдумал тебя — я существую;
орлица, с берега, из тьмы слежу я,
как гордо ты паришь, мое созданье!

И тень твоя — сверкание огня:
из-под небес я слышу заклинанье,
которым ты воссоздаешь меня.

Перевод В.Андреева